Жернова истории 3 (СИ) - Страница 16

– Надежда Константиновна! Очень опасаюсь, что на предстоящем съезде разгорится серьезная внутрипартийная драка. И очень не хотел бы, чтобы вы в нее оказались втянуты.

– О чем это вы, Виктор Валентинович? – Крупская снимает очки и смотрит на меня своими большими, навыкате, глазами. Да, с щитовидной железой у нее дела не очень… – Какая драка? И я тут при чем?

– При чем? – не принимаю ее недоумение за чистую монету, но стараюсь говорить возможно более мягким тоном. – Да при том, что Зиновьев рвется в бой против большинства Политбюро, а вы, как я опасаюсь, можете последовать за ним.

– А за кем мне следовать? За Сталиным, что ли? – не выдерживает и почти взрывается моя собеседница. Да, характер у нее не сахар… – Григорий Евсеевич, во всяком случае, защищает принципиальную революционную линию. Он верный ученик Владимира Ильича! А этот… – Крупская не скрывает своих эмоций. – Этот всех под себя хочет согнуть.

– Надежда Константиновна, я понимаю, что подчас бывает трудно отделить личные отношения от политики, – держу себя в руках, стараясь быть как можно вежливее, но чувствую, что мои усилия пропадают втуне. Черт, ну как же объяснить ей, что поддержка Зиновьева ведет в тупик! – Григорий Евсеевич, действительно, прилежный ученик, и довольно ловко повторяет заученные теоретические формулы. Вот только применять их к реальным обстоятельствам он ни черта не способен. Даже если поверить его крикам о недооценке кулацкой опасности, – а я в них нисколько не верю! – то провести свою собственную политику нажима на зажиточную верхушку деревни у него кишка тонка. А вот Сталин, при всех его диктаторских замашках, в случае необходимости как раз с этой задачей справился бы.

– Да уж, давить он умеет… – саркастически бросила Крупская.

– Рассуждения Зиновьева о справедливости нельзя вообще брать всерьез, – нет, похоже, ее никакими аргументами не прошибешь. Личная неприязнь к Сталину и дружба с Зиновьевым перевешивают все. – В его устах – это чистая демагогия. Не человеку, собравшему вокруг себя подхалимов и проходимцев, которые с его благословения запускают обе руки по локоть в кассу Коминтерна, добывая себе и своему патрону средства на сладкую жизнь, рассуждать о попрании справедливости! Да и о поддержке мировой революции – тоже…

– Как вы смеете распространять эту грязную клевету про Григория Евсеевича! – ее лицо потемнело от гнева, а руки нервно зашарили по столу. Не нащупывает ли, чем бы эдаким, потяжелее, в меня запустить?

– Не приучен передавать слухи, – отвечаю спокойным сухим тоном. – Говорю лишь о том, чему сам был свидетелем. Но дело даже и не в этом. Зачем вообще нужно поднимать знамя внутрипартийного раздора? Чтобы вдрызг разругаться, и чтобы потом победители сводили счеты с побежденными? Вы этого хотите?

– Партийную линию необходимо выправить! – решительно заявляет мне секретарь ЦК и заместитель наркома просвещения.

– Склокой на съезде вы ничего не добьетесь, – меня охватывает усталость. Похоже, весь разговор впустую. – Впрочем, решение в любом случае за вами, – поднимаюсь со стула. – Всего хорошего. Очень не хотелось бы, чтобы в результате вас выкинули из Секретариата ЦК, потому что это повредит вашей, да и нашей общей работе по ликвидации неграмотности и подготовке кадров.

В квартире на Большом Гнездниковском появляюсь злой, как черт. На себя, в первую очередь. Никуда не годный из меня дипломат. Боюсь, что такой же облом будет и с Сокольниковым. И ведь до него еще добраться надо. А выходов на наркома финансов у меня нет. Конечно, можно пойти по официальному бюрократическому пути, но, во-первых, это потеря времени, и, во-вторых, не хотелось бы свою встречу с Григорием Яковлевичем делать слишком уж явной.

Когда, вымыв руки, сажусь за накрытый Лидой стол, она усаживается напротив меня. Поднимаю глаза, и вижу ее заботливый, слегка встревоженный взгляд. Чует, что со мной не все в порядке, но допрашивать не торопится. Хорошая мне все же досталась жена: не терзает вопросами, понимая, – все, что нужно, расскажу сам. Привыкли мы уже полностью доверять друг другу, ведь какая иначе семейная жизнь?

Вся моя накипевшая злость куда-то улетучивается. Быстро доедаю обед, встаю, пододвигаю стул и сажусь рядом с Лидой, обнимая ее за плечи и прижимаясь щекой к ее щеке, вдыхая запах ее волос… Так не хочется вываливать на нее груз своих проблем, но – надо! Нельзя таиться друг от друга.

– Боюсь я, Лида… – тихо шепчу ей на ухо.

– Боишься? Чего? – она берет мою голову в ладони и пристально смотрит прямо в глаза.

– Назревает большая драка в партии. Зиновьев и Каменев хотят отобрать большинство в ЦК и в Политбюро у Сталина, Рыкова и Томского. Недовольных результатами нашей политики среди партийных работников немало, и новая оппозиция старается объединить их вокруг себя, – начинаю объяснять жене причины своего беспокойства. – Но еще хуже то, что они стараются использовать карьеристские элементы в местных парторганизациях, по существу обещая им создать в ЦК своего рода «губкомовское большинство». А состав делегатов съезда фактически формируется как раз на уровне губкомов, так что от их позиции будет зависеть очень многое. Не хочется мне что-то проверять на деле, что станет с партией, когда ее руководство превратится в союз губернских секретарей, – осторожно высвобождаю свою голову из нежных рук Лиды и снова прижимаюсь к ней щека к щеке.

– Погоди! – она отстраняется немного и снова пытается заглянуть мне прямо в глаза. – У тебя, там – так и было?