Уже на обратном пути, мельком глянув на старенький «Смит-Вессон», успевший покрыться слабым налетом ржавчины, и отложив его в сторону, Обручев взялся за сверток. В тряпки оказались замотаны несколько мешочков с пробами и планшет, содержавший толстую тетрадь с записями, карту и несколько карандашей. Тетрадь, как оказалось, содержала журнал экспедиции. Обручев торопливо перелистал страницы, и, зацепившись взглядом, остановился на записи:
«19 сентября. Сегодня, при взятии шлиховой пробы Колядой, в ней обнаружен небольшой кристаллик алмаза правильной тетраэдрической формы. Это уже третий!».
Так алмазы все-таки в Якутии есть?! Что там написано дальше?
«28 сентября. Шварц проникнулся фанатичной уверенностью, что мы вот-вот должны обнаружить кимберлит, а тогда и алмазоносная трубка будет фактически у нас в руках. Митрофанов заразился от него этим настроением, и мы, несмотря на ударившие морозы и выпавший снег, продолжаем взятие проб. Коляда настоял на строительстве плота, чтобы успеть сплавиться по Далдыну и Мархе в Вилюй до того, как реки встанут.
4 октября. Отплываем. По Далдыну уже идет шуга, речку вот-вот скует льдом».
Так, значит, записи ведет Васнецов. Записи четкие, сделаны простым карандашом, поэтому попавшая на страницы тетради вода лишь сделал их несколько более блеклыми, но разобрать написанное, хотя и с трудом, можно:
«8 октября. Принято решение двигаться по реке и ночью, иначе рискуем застрять здесь».
Следующие записи оказались сделаны другим почерком, торопливым, скачущим.
«11 октября. Прошедшей ночью плот наткнулся на топляк и перевернулся. Митрофанов и Шварц не выплыли. Мы с Васнецовым с трудом выкарабкались на берег. Вымокшие, на морозе, без еды, без спичек, чтобы развести костер. Единственное спасение – двигаться. Есть надежда выйти к какому-нибудь зимовью.
13 октября. Васнецов совсем плох. У него сильный жар, ночью бредил. Идти не может. Я тоже простужен, но пока держусь.
14 октября. Васнецов утром не проснулся. Похоронить нет возможности. Буду идти, сколько хватит сил. Надо донести дневник и спасенную часть образцов».
Выходит, дошел до якутов Коляда. Дошел, уже смертельно больной, и все же донес дневник, карту, и образцы. При разборе Обручевым этих образцов в Якутске, там, среди проб, нашлось несколько пиропов, но алмазов не обнаружилось. Видимо пробы с ними утонули вместе с плотом. Так что содержащееся в журнале партии сообщение о находке алмазов подтвердить оказалось нечем.
Так что в активе экспедиций оказалось только Колчимское рассыпное месторождение на Урале. Но, как уже было сказано, все затмила разведка огромных запасов золота для промышленной добычи на уже известных месторождениях на Алдане и находка первых реальных россыпей золота на Колыме. По понятным причинам, они гораздо больше взволновали и Политбюро, и Совнарком, и Геологический комитет ВСНХ СССР. Поэтому главные усилия геологических экспедиций 1927 года решено было направить именно туда. Однако и на разведку в бассейне Вилюя удалось кое-что отщипнуть…
Отсутствие Зиновьева в Политбюро было следствием примерно таких же событий, что и в моей прежней истории. Он не сумел засунуть свои амбиции в карман, и продолжал выступать с нападками на политику большинства ЦК. Ради этой борьбы зиновьевцы установили фактический блок с крайне левыми (остатки «рабочей оппозиции», группы «рабочая правда», группы Смирнова-Сапронова). Поскольку в нынешней реальности троцкистская оппозиция так толком и не сложилась, часть из тех, кто в моей истории числился троцкистом, разбежалась по другим оппозиционным группам, а часть предпочла вообще ни в какие оппозиции не играть. Так что группировавшаяся вокруг Зиновьева разношерстная публика, взявшая себе громкое имя «объединенная левая оппозиция», несмотря на то, что первоначальный замах накануне XIV съезда вышел у Зиновьева с Каменевым даже посильнее, чем было в моей прежней реальности, в итоге оказалась куда как пожиже.
Да и единством в этой «объединенной» оппозиции не пахло. Многие крайне левые были против блока с группой Зиновьева-Каменева, считая их непоследовательными и ненадежными сторонниками – и не без оснований. В свою очередь, зиновьевцы с опаской смотрели на радикализм крайне левых, кричавших о «термидоре» и «перерождении партии», не желая заходить настолько далеко – т.е. так далеко, что это могло поставить под угрозу занятие сколько-нибудь серьезных советских и партийных постов, а то и пребывание в партии. Многие вожди ленинградской оппозиции побежали каяться перед партией заметно раньше, чем это было в покинутом мною времени, и во главе всех побежал осторожный Каменев, благодаря чему задержался в Политбюро, в качестве кандидата, и сохранил пост наркома внутренней торговли.
Организационная чистка ленинградской парторганизации сопровождалась, само собой разумеется, переводом туда партработников из других районов страны. Многих Киров привел с собой, других направило Оргбюро ЦК и Орграспредотдел. Сменилось к середине года и руководство Ленинградского отдела ОГПУ. Сначала Станислав Адамович Мессинг еще оставался в Ленинграде в качестве уполномоченного ОГПУ в Ленинградском военном округе, но потом был окончательно отозван в Москву. И этот перевод немедленно сказался на моих семейных делах.
Вскоре после ноябрьского заседания Политбюро Лида огорошила меня новостью:
– Мне сегодня звонил на работу Мессинг. Зовет к себе.
– Куда? В Ленинград? – поинтересовался я без особого удовольствия. Еще бы! Нет никакого желания отпускать от себя супругу в другой город, да к тому же в ее положении.